За окнами – весенний лес летит…
Я еду в ленинградской электричке…
Напротив меня девочка сидит
С Георгиевской ленточкой в косичке.
Сегодня эту ленточку носить
На сумке можно – можно в виде брошки…
…Но я прекрасно помню и без лент,
Как бабка не выбрасывала крошки.
Как много лишнего мы слышим в дни побед!
Но только этой патоке с елеем
Не очень верят те, кто в десять лет
Питался в основном столярным клеем.
А Время помножает всё на ноль.
Сменяет поколенье поколенье –
И вот войны подлеченная боль
Приходит лишь весенним обостреньем.
Над этой болью многие кружат –
Как вороньё. Как чайки. И так рады!
Как будто свой кусок урвать хотят
Бетонно-героической блокады…
Игорь Растеряев. Георгиевская ленточка.

ПОСМОТРИТЕ ЗА ОКНА. ТАМ ДАВНО ИДЁТ ДРУГАЯ ВОЙНА. И МЫ ПРОИГРЫВАЕМ ЕЁ.

(…Мишка выдохнул облегчённо – руки и ноги перестали дрожать в отходняке. Мальчишки со всего поля волоклись на обочину, где девчонки развели костёр. Мишка смерил взглядом серое здание, лопнувшие витки «колючки» и выругался. До здания оставалось метров пятьдесят. За четыре секунды можно пробежать, он до всего этого пробегал в школе.
А прошли они двести пятьдесят. За неделю. Двое пацанов подорвались сразу насмерть, двоим оторвало обе ноги, одному – правую ногу, двоим – правые руки, по кисть и по локоть; из всех них остался жив только тот, без кисти – он сейчас лежал в деревне. Их оставалось семеро. Половина мужской части их «отряда». И всю эту неделю они жрали грибы, разную траву, мышей и лягушек. И представляли себе, что там, за складскими стенами. В мыслях там громоздились горы, горные хребты банок, пакетов… с едой. Да так и было, это не фантазия. Старый армейский склад так и не вывезли, просто кто-то накидал вокруг него мин. Много и нелепо, отчего всё было ещё хуже. Разминировать никто не умел, можно было только тыкать щупами-самоделками и высокими ветками нашаренную обозначать безопасную тропку. И всё равно – мины были разные, в том числе какие-то хитрые, который взрывались от шагов рядом, от тепла тела… Мишка по ночам думал, что, попадись ему этот минёр – он бы… он бы… не находилось мыслей о том, что Мишка с ним сделал бы.
Про склад им рассказали в деревне. Она стояла пустая, но там жили два десятка полускелетиков – мелких из какого-то детского дома. Они тут и перезимовали. Сюда их привели две воспитательницы. Одна – сумасшедшая, но добрая и продолжавшая умело выполнять свои обязанности – оставалась с ними до сих пор. Вторую – свою подругу – она убила зимой, когда та съела маленькую девчоку и предложила этой, которая ещё жила сейчас, и дальше питаться детьми. Зимой от голода умерли не меньше десятка детей, а весной двое мальчиков постарше полезли на тот склад. Вернулся один – без ног, он приполз, истекая кровью, притащил рюкзак с консервами, и его рот был измазан тоже кровью и шоколадом… Его вырвало кровью, консервированной колбасой и шоколадом, он сказал: «Там… много… еды…» - обнял женщину за шею и умер… Потом пошли ещё двое – две девочки. И подорвались. Воспитательница запретила ходить. Именно тогда она и сошла с ума – глядя, как дети собираются на кромке поля и сидят там часами, разговаривая о еде. Она бы сама пошла к складу – но дети без неё умрут… Так она рассказала пришедшим в деревню мальчишкам и девчонками. И Данька ответил: «Будем разминировать поле.» И выругался матом. Мишка не стал бы, может, рисковать так за незнакомых мелких – сколько их поумирало у него на глазах… Но они сами подыхали с голоду. А если они дойдут до склада, то смешно будет жмотничать.
Иногда Мишка думал перед сном о том, что он сделал бы ещё и с теми, из-за кого всё это началось… С американским президентом. С другим президентом, «нашим», как обозначал его Мишка, который сдал страну прошлому правительству, погибшему в самолёте. Мысли были похожи на раскалённую колючую проволоку, тянущуюся через мозг бесконечно и огненно. Мишка вырывал скрюченными пальцами траву рядом с тем местом, где спал, и шёпотом выговаривал матерные слова, потом плакал тихо и просил, чтобы мама вернулась домой. Он тогда, сбежав из детдома, пришёл домой. Но дверь была выбита и перекошена, внутри – пусто. Совсем…
Вспомнилось, как ещё до всего этого к ним в класс пригласили на 9 Мая какую-то бабку. Она тихо и малосвязно рассказывала ребятам и девчонкам про то, как жили во время войны. Это было неинтересно, потому что очень далеко от него, Мишки, и ото всех остальных – даже от учительницы, которая с вежливой улыбкой и стеклянными глазами слушала, сидя за своим столом. А класс даже и не пытался слушать – большинство просто играли в мобильные телефоны. И бабка говорила словно бы с самой собой, глядя куда-то сквозь мальчишек и девчонок. Казалось, ей просто всё равно, слушают её, или нет. Или так было на самом деле?
Училка потом с улыбкой благодарила приглашённую: «Познавательный урок… мы должны помнить об этом… мы не забудем… это наша история… сколько вы пережили…» Слова были похожи на какую-то переваренную кашу на воде, и все понимали, что училка врёт – она сама понимала, класс понимал, и та старуха тоже понимала. И не возмущалась. Зачем?
Сейчас Мишка вспомнил – она рассказывала, как с подружками ела траву. Потом ещё – какой радостью было для них, когда в школе им стали давать ломтик хлеба, посыпанный сахаром. На это месте Мишка отвлёкся от мобильника и подумал, что это чушь. Хлеб с сахаром. Чушь…
…Когда он их последний раз ел – хлеб, сахар? Сейчас бы кусочек. С пол-ладони кусочек хлеба. Без сахара. Просто хлеба. Откусывать по крошке и жевать. Долго-долго жевать каждую крошку.
Траву он уже ел. Они ели траву всю эту неделю. Щавель, кислицу, одуванчики. Мишка не знал, что всё это можно есть, оказывается – можно.
Хлеба. Немножко хлеба…
…Он уснул и видел во сне склад – склад внутри. Там были горы продуктов. И ещё – мысль: если он останется жив… если они останутся живы… пройдёт пятьдесят лет – и никто не станет их слушать? Никто не поймёт, как это – голод, сводящий с ума, и мысли о хлебе и только о хлебе?
Никто не запомнит? Никто не поймёт?
И он плакал во сне.
Р.Гельвич. О.Верещагин. Закон Дарвина. Ч.2)

НАШ ДЕНЬ ПОБЕДЫ ЕЩЁ НЕ ВИДЕН !!!
ТЫ – НИЧЕГО ДЛЯ НЕГО НЕ СДЕЛАЛ!!!